происшествия, которое едва не стало причиной смерти всех на борту, состояла только лишь в сонливости матросов-наблюдателей на баках обоих судов. Матрос, который вёл наблюдение с нашего судна, был сурово отчитан старшим помощником.
Несомненно, существует множество судов, о которых больше не бывает известий, после того как они покинули порт, встречаясь со своей судьбой в пути; и бывает так, что иногда посреди ночи два судна, идущие вместе, повёртываются утлегарем к утлегарю, внезапно поражая и взаимно уничтожая друг друга, и как дерущиеся лоси погружаются в океан, смертельно сцепившись рогами.
Когда я был в Ливерпуле, прекрасное судно, которое стояло около нас в доках, с грузом на борту вышло в море, направляясь в Индию с попутным бризом, и вся его команда излучала уверенность в успехе путешествия. Но приблизительно семь дней спустя после этого оно вернулось, явив собой печальное зрелище. Весь его правый борт был разорван и расколот, якорь с правого борта был сорван, как и большая часть правого фальшборта; одновременно с этим каждая из нижних нок-рей была сломана с той же самой стороны, и поэтому теперь она несла маленькие и неприглядные временные паруса.
Когда я смотрел на это судно, целиком разрушенное с одной стороны, а с другой стороны всё ещё сохранявшее прекрасную отделку, то вспомнил его весёлое и галантное появление, когда оно покидало ту же самую гавань, в которую теперь вошло в столь несчастном виде, – то не мог удержаться от размышлений о молодом человеке, которого я знал дома и который однажды утром покинул свой дом в приподнятом настроении и был возвращён в полдень парализованным на правую сторону с головы до пят.
Оказалось, что навстречу этому судну шло чужое судно, поднявшее все паруса при свежем бризе, и незнакомец промчался мимо его правого борта, подрезав его до того удручающего состояния, в котором оно теперь и пребывало.
Матросы не могут не быть слишком бодрствующими и осторожными, когда стоят ночью наблюдателями, впрочем, мне хорошо известно, что они слишком часто позволяют себе небрежно исполнять эту обязанность и дремлют. И это не столь прекрасно, в конце концов: каждый моряк слышал о несчастных случаях в море, и многие из них, возможно, были на судах, которые при этом пострадали, ведь когда вы плывёте ночью в океане, не видя парусов в течение многих-многих недель, то вам тяжело понять, что кто-то находится рядом. Поэтому если так и случается, то это кажется почти невероятным, – поскольку широкое безграничное море омывает Гренландию на одном конце света и Фолклендские острова на другом, – когда какое-либо судно на таком широком шоссе должно войти в тесный контакт с другим.
Но вероятность появления больших бедствий редко оказывает влияние на умы неосведомлённых людей, таких, какими обычно бывают матросы; с вещами, о которых мудрые люди знают, ждут их и принимают меры, неосведомлённый человек знакомится, только встретившись лицом к лицу. И даже когда они приобретают этот опыт, то урок служит им только в течение этого же дня: ведь безрассудно в благое время верить в возможность бедственной ситуации, они видят солнце на небесах и полагают, что оно слишком ярко для того, чтобы могло когда-нибудь сесть. И внезапно даже самые современные и быстрые суда, гордо мчавшиеся под парусами по морю, бывают поражены, словно молнией, и раздавлены напрочь; и точно так же некоторые гордецы со всеми их планами и перспективами, изысканно подстриженные к выходу в свет, движимые попутным жизненным бризом и не помышляющие о смерти и бедствии, внезапно сталкиваются с непредвиденным препятствием и тонут, попав в лапы смерти.
Глава XX
Во время тумана ему поручают работу звонаря, и он наблюдает за стадом океанских слонов
Что это такое, через что мы сейчас проплываем? Что за мрак мы чувствуем? Что за пар и сильный запах, как будто целый мир пара вращается вокруг своей оси, как на шампуре?
Это – ньюфаундлендский туман, и мы все пересекаем Большую Ньюфаундлендскую банку, окутанную таким туманом, что никакой Лондон в самом ноябрьском ноябре не сравнится с ним. Хронометр сообщает, что наступил полдень, но полуденный ли это звон или полуночный? Туман столь плотный, что, несмотря на то что дует попутный ветер, мы сворачиваем парус, опасаясь катастрофы, и не кто-нибудь, а именно я, бедный Веллингборо, поставлен на верху своеобразной колокольни, на вершине Сэмпсон-поста, как называется эта высокая деревянная башня, и медленно и мерно ударяю в судовой колокол, как будто на похоронах.
Звон предназначен объявлять о нашем подходе и предупреждать всех незнакомцев на нашем пути.
Тоскливый звук! Удар, удар, удар сквозь мрачную мглу и туман.
Зелёный колокол с ярью-медянкой влажен от росы, и небольшой шнур привязан к языку, с помощью которого я звоню, и время от времени шнур проходит через мои пальцы, скользкие от влаги. Я стою здесь в моей обвисшей чёрной шляпе, словно «бык, которого можно тянуть», объявив ему о смерти оплакиваемого петуха Робина из песенки.
Устройство лучшее, чем звонок, когда-то, однако, было создано одним изобретательным морским капитаном, про которого я слышал. У него было скопище откормленных на убой молодых свиней на борту, и, проплывая через туман, он разместил матросов с длинными палками по обеим сторонам загона. Палками постоянно шевелили, и те раздражали свиней, отчего они прорезали воздух своим визгом и, несомненно, спасли судно, как гуси спасли Капитолий.
Самые странные и неслыханные шумы время от времени исходили из тумана: громкие звуки вздохов и рыданий. Что это могло быть? Они сопровождались струями, и потоками, и бегущим каскадом волн, как будто струи неких фонтанов внезапно забили из океана.
Сидя на своём Сэмпсон-посте, я всматривался всё внимательней и внимательней и приостановил исполнение обязанности звонаря. Но вот кто-то крикнул: «Вон там они продуваются! Киты! Поблизости скрываются киты!»
Кит! Подумай о нём! Киты рядом с тобой, Веллингборо, – мог бы мой собственный брат поверить мне? Я выронил шнур, как будто он был раскалён, и подался вбок, и там, вдали, смутно просматривались четыре или пять длинных чёрных змеевидных плывущих тела, лишь на несколько дюймов поднимавшихся из воды.
Разве они могут быть китами? Чудовищными китами, о которых я слышал? Я думал, что они похожи на горы в море, холмы и долины плоти! Настоящие кракены, которые в момент погружения в поисках пищи порождают приливы и затапливают континенты!
От этого горького разочарования я долго приходил в себя. Я потерял всё уважение к китам и начал немного сомневаться в истории Ионы: ведь как Иона мог расположиться в такой крошечной обители – там у него, возможно, не было никакого свободного места? Но возможно, решил я, что кит, который, согласно раввинским традициям, принадлежит к женской особи, расширяется, чтобы принять человека, подобно анаконде, заглатывающей лося вместе с рогами, которые продолжают какое-то время торчать из её пасти.
Тем не менее с того дня киты весьма упали в моих глазах. Но не совсем. Если вы прочитаете то, что написано о соборе Святого Петра, и затем пойдёте и посетите его, то десять к одному, что вы сочтёте его карликом по сравнению с вашим высоко поднятым идеалом. И, несомненно, сам Иона, должно быть, был разочарован, когда взглянул на куполообразный живот кита, поддерживаемый диафрагмой, и разглядел столбы рёбер, стоящие по кругу. Симпатичный большой живот, что и говорить, подумал он, но не столь большой, как может показаться.
На следующий день поднялся туман, и к полудню мы проплыли через флотилии рыбаков, стоящие на якоре. Это были очень маленькие судёнышки, и когда я разглядывал их, то почувствовал силу фразы того матроса, что проиллюстрировал словами ограниченное пространство, имевшееся на этих корабликах: «Как говорится, похоже на прогулку рыбака: три шага, и за борт».
Многочисленные корабли, пересекающие океан между Англией и Америкой прямо по этому пути, иногда отправляют эти небольшие суда на дно и стирают их с водной глади, крики матросов прекращаются с последним буруном, который захлёстывает их судно.
